Пирожки)))

[tasara]

Пост будет пополняться и подниматься. Все всё обещанное получат)))
Да, и еще. Сразу говорю, не все каноны знаю досконально, так что не обессудьте, если что ляпну.

Свадьба Ваньки с Танькой для

 Enmik

- Подозреваю, что все это кончится разводом, - мрачно изрекает Склепова, любуясь на люстру сквозь бокал с очередной порцией мартини. Катька строит на лице нечто возмущенно-сочувственное, придвигается поближе к Таньке, приобнимает ее за плечи:
- Они и пожениться-то не успели, а ты!
- Такими темпами и не успеют. Гроттерша, тебе оно вообще надо, а? Он же псих! Ты вообще спрашивала, он хоть знает, что с девушками делают, а? Или будет ориентироваться на брачные танцы единорогов?
У Лотковой глаза делаются размером с драконбольный мяч, дыхание сбивается, но, прежде чем она успевает что-то сказать, Танька неожиданно весело фыркает и высвобождается из объятий:
- Склеп, а ты ведь переживаешь!
Так уж она устроена, Татьяна - мать ее - Гроттер: утешения Катьки пролетают мимо ушей, зато от гробыниного сарказма тотчас легчает.
Подруга хмыкает:
- Много чести для невесты какого-то маечника. Я не переживаю, я злюсь.
Она и правда злится. Со вкусом и самозабвенно, на всех вокруг, никого не пропуская. На Валялкина, который - идиотище безнадежное - опаздывает на собственную свадьбу, на Гроттершу, которая выходит за этого придурка, а не за Бейкотикова, который уж точно явился бы вовремя. На самого Катайтележкина, который не сумел Гроттершу удержать, а еще на бестолкового Баб-Ягуна, не догадавшегося проследить, чтобы Валялкин никуда не слился в последний момент, и на Лоткову, не догадавшуюся помочь ему об этом догадаться. На Ритку Шито-Крыто, из-за которой свадьба оказалась назначенной именно на этот день. На Танькиного магрука, из-за которого нельзя перенести церемонию на завтра. На себя - за то, что Таньке сейчас хреново, а она не может даже побить Валялкина веником, потому что не знает, где его искать.
Никто не знает.
И никто не знает, как узнать.
Танька, после минутного просветления, снова мрачнеет и впадает в депрессию. Катька тыкает в бок Ягуна, тот морщится, беззвучно мотает головой. В которой, как назло, не осталось ни одной мало-мальски приличной шутки. Весь запас он вывалил за предыдущие три часа.
Лоткова прибавляет силу удара так, что парень почти подскакивает на месте, едва не опрокинув графин с вином.
- Да хватит уже! - раздраженно бросает Гроттер, даже не обернувшись. - Не маленькая, не расплачусь.
На самом деле, слезы уже давно подступают к горлу, но пока она, глядя на кипящую праведной злостью Гробыню, сдерживается.
- Когда он явится, я ему врежу.
Танька резко оборачивается и успевает поймать на лице у Ягуна какое-то жутко серьезное выражение. Из тех, что случаются с ним не чаще раза в год.
Тот мгновенно натягивает ухмылку:
- Ну не подстава - кинуть меня здесь с тремя разъяренными колдуньями?!
И тут же понимает, что никого не обманул. Лоткова небрежно напоминает:
- Он твой лучший друг, вообще-то.
- А Танька - нет, что ли? - огрызается Ягун.
- И вы сто лет как не дрались, - уточняет Гроттерша.
- А ему как раз полезно. Не реже, чем раз в сто лет.
Судя по лицу, Склепова тоже жаждет вставить свои пять копеек, но ее прерывает возмущенный треск распахиваемой двери и...
- Я его вылечил!
Гробыня давится непроизнесенными словами. Кашляет. Потом холодно цедит сквозь зубы:
- Гроттерша, ты первая. Имеешь право.
Ванька окидывает их озадаченным взглядом, и, вдруг что-то сообразив, пятится за дверь.
О косяк разбивается Танькин хрустальный фужер.

...
- Между прочим, как я буду объяснять в репортаже, что твой жених явился на бракосочетание с подбитым глазом, а? С меня же начальство шкуру сдерет, если не будет подробностей!
Гроттер смеется, положив голову Ваньке на плечо и крепко сжимая его руку под столом.

Мелани и Ретт для

 Jet Jude

И когда он наконец возвращается к Скарлетт - или Скарлетт возвращается к нему, как драгоценный камень, которые, говорят, не любят чужих рук - когда на месте Баллихары стелется обугленная трава и ветер относит пепел к дальним холмам, когда океанский пароход отчаливает от берегов земли Святого Патрика, и он наконец спускает на палубу Кэт, взволнованную и в то же время радостно удивленную всем, что ее окружает, когда Скарлетт, выплакавшись, все-таки засыпает у него на плече, - Ретту впервые снится Мелани Уилкс.
Наяву, он никогда бы не вспомнил ее лицо так отчетливо: ни этих локонов на висках, ни тонкой озабоченной морщинки на лбу, ни мягкой и в то же время упрямой линии губ - но теперь она стоит перед ним как живая, зябко кутаясь в старую шаль чудачки Питтипэт и чуть растерянно улыбаясь.
Они шагают друг другу навстречу разом, не сговариваясь, и так же разом останавливаются на безопасном расстоянии: он - чтобы не потревожить ее воспоминаний, она - чтобы не нарушать приличий.
Ретта бьет дрожь, когда он смотрит на нее.
Никогда ни одному человеку в мире он не говорил того, что рассказал когда-то ей. Ни одну женщину не обнимал так, как ее - прося не наслаждения, а сочувствия.
Ни по кому еще так не горевал.
Мелли смотрит понимающе, ласково, словно на потерявшегося ребенка, и все-таки делает еще шаг, оказываясь совсем рядом, настолько, что дотягивается рукой до его плеча.
- Скарлетт любит вас, капитан Батлер, не меньше, чем вы любите ее. Хорошо, что вы наконец оба это поняли.
Ретт стискивает зубы, отстраняется и отвешивает ненужный поклон, иронически усмехаясь:
- Не в первый раз убеждаюсь, что вы, миссис Уилкс, никогда не ошибаетесь. Ужасная, должно быть, привилегия?
- Я не ошибаюсь только относительно тех, кого люблю. И кто любит меня, капитан Батлер.
От улыбки Мелли Ретту становится жарко.

Мерлин и Мэри-Сью для

 Enmik. Прости, опять не слишком-то счастливая любовь)

В Камелоте осень, пора свадеб и прочих торжеств, лучшее время для дипломатических переговоров и королевских реформ, которые лучше всего принимаются народом, покуда он сыт и доволен наступившим перерывом в тяжелом труде. У короля и королевы тысячи дел, но в этом году у обоих нашлись занятия посерьезнее.
Артур нервничает, раздает направо и налево противоречивые указания и огрызается на каждое слово Мерлина - как и всегда, когда не может принять важное решение. Гвен потихоньку улыбается, вышивает золотом пеленки и воркует над двухмесячным младенцем.
День наречения близится, и столицу лихорадит почти так же, как перед коронацией или королевской свадьбой, хотя рождение дочери - все же не то, чего ждали от столь могучего воина как Артур. Вельможи все еще фыркают, обмениваясь многозначительными взглядами, и винят во всем королеву с ее сомнительным происхождением; народ посмеивается и распевает частушки; купцы затариваются бусами и прочим девичьим товаром, надеясь предупредить моду, - но королевского празднества с наречением имени наследнице город ждет нетерпеливо и самозабвенно.
Артур со вкусом честит рыцарей помоложе, переругивается с Гвейном и листает тома своей родословной. Джеральдины, Аврелии и Игрейны отвергаются сразу, Ниниана и Лионора задерживаются вплоть до скептического взгляда Гвен, Анна отпадает сама собой, когда выясняется, что у одного из царственных соседей уже есть дочь с таким именем. Когда жена, улыбнувшись, предлагает Изольду, Артур наконец взрывается и сбегает из замка.
К вечеру его находит Гвейн, нетрезвого и обозленного, на поляне под городской стеной.
Садится рядом.
Фыркает, привлекая к себе внимание.
Артур неохотно фокусирует на нем взгляд:
- Ну?
- Спроси совета у Мерлина. Это ведь он обычно работает твоим воображением?
... Мерлин давится наспех перехваченным пирогом, когда на его "Доброе утро" Артур интересуется, нет ли у него на примете красивого женского имени. Гвен, уткнувшись в подушку, задушенно смеется.
- Только не ври, что сделаешь как я скажу!
Его величество король былого и грядущего многозначительно приподнимает брови.
С мгновение Мерлин еще колеблется, но потом все-таки выдает чуть дрогнувшим голосом:
- Тогда пусть будет... Фрейя.
Артур с женой серьезно переглядываются.

На церемонии наречения девчонка орет как ненормальная, отчаянно сучит ножками и в финале взглядом поджигает ковровую дорожку тронного зала. Мерлин ухмыляется и начинает мысленно прикидывать проект будущего закона о деятельности магов на территории Камелота.
Через полгода Артур подписывает все бумаги.

Фрейя растет у Мерлина на руках: ее сила не слишком уступает его собственной, и оставлять ее без качественного магического контроля родители не рискуют. У малышки взрывной характер, внешность мальчишки-сорванца и ни малейших представлений о приличиях. Остается благодарить судьбу, - думает Мерлин, - что я не знал Артура в ее возрасте.
К пятнадцати годам она оживляет все статуи во дворце, не считая химер, - да и то оттого, что она о них просто забыла, - выучивает полдюжины языков и рассылает принцам-ровесникам злобные письма-эпиграммы. На вопрос Мерлина, зачем ей это понадобилось, Фрейя отрезает: "Чтобы не сватались!" - и смотрит на него почему-то обиженно.

Когда она наконец появляется на королевском балу в парчовом платье в пол и с настоящей прической, у Мерлина перехватывает дыхание и краснеют уши; он избегает ее еще неделю, а потом все как-то случается само собой.

К моменту, когда молодой муж увозит Фрейю за Английский канал, у нее с учителем накапливается немало общих тайн.
Артур, как обычно, ни о чем не подозревает.

Джен по "Дому..." для

 shurshunchik. Честно пыталась стилизовать манеру речи, но, кажется, затея провалилась(

В Четвертой мне не рады, как не рады и в любом ином месте, включая родное Гнездо, и как не был бы рад я сам, если бы пришел к себе с тем, с чем сегодня пришел к ним.
Останавливаюсь на пороге, потому что нехорошо входить без приглашения туда, где тебя не хотели видеть, и еще немного потому, что моя нога, похоже, выдавливает из себя собственные кости, сжимаясь и разжимаясь, как резиновая груша. Волк поднимает на меня глаза, не переставая бренчать на гитаре, и я киваю в ответ на вопрос, которого он не задает.
- Как, по-вашему, завести разговор о том, о чем не говорят, с тем, кто говорит об этом еще меньше всех остальных?
Слепец, занавешенный волосами, слово выстиранным бельем, сипло роняет:
- Спросить прямо.
И я понимаю, что это приказ, еще до того, как он поднимает голову и кивает обманчиво-рассеянному Сфинксу:
- Ответишь.
Тот кривится, но все-таки слезает с подоконника и, обогнав меня, выскакивает в коридор.
Выхожу за ним, хотя по-настоящему мне следовало бы уйти и подождать, пока он будет готов разговаривать со мной безо всяких приказов.
- Сколько у меня будет времени? - перехожу прямо к делу, потому что еще немного, и я отступлюсь, чтобы не причинять ему боли: так уж случилось, что никто из нас этого делать не любит, а я не люблю теперь вдвойне: за себя и за Макса.
Сфинкс морщится, и я чувствую, что, будь у него руки, он сейчас скрестил бы их на груди, защищаясь от моих вопросов.
- Больше, чем хотелось бы.
- Больше, чем здесь? - спрашиваю, уже ни на что не надеясь, ибо это один из его даров: отвечать, не отвечая, и отказывать, не говоря "нет".
Но Сфинкс неожиданно уступает:
- Намного больше.
И с усилием:
- Мне сейчас двадцать два. Считай сам.
Киваю, понимая, что больше нам говорить не о чем, но Сфинкс останавливает меня:
- Это, конечно, твое дело, но я не советовал бы тебе заниматься тем, чем ты собираешься заняться. Иначе к Выпуску тебе будет девяносто. Ревматизм, конечно, не гарантирую, но душевное состояние...
От его протяжных интонаций меня пробивает дрожь. Нервно смеюсь:
- Не меня ли ты хотел напугать ревматизмом, Сфинкс? А уж что касается души...
Спотыкаюсь, почувствовав на щеке холодное прикосновение Тени, но продолжить не успеваю.
- Не надейся, что там будет легче, чем здесь. Не будет.
Он кивает каким-то своим мыслям, - и лучше ни мне, и никому другому не знать, каким именно, - и исчезает за дверью Четвертой.
Я двигаюсь в сторону Кофейника, и серодомный люд шарахается от Большой Птицы, которая в кои-то веки выбралась погулять.

Бартон для

 Лия Малкавиан. Таймлайн немножко не тот вышел, да и вообще... Ну, я ведь тебе говорила, что у тебя заявки глюколовные, да?

...
Не думать о Локи было не легче, чем не думать о белых обезьянах - даром что Наташа раз за разом отводила глаза и повторяла, что "не надо об этом", и что "Клинт, тебе своих тараканов мало?", и что "ты же не Тор, чтобы сопли ему утирать".
Не думать о Локи значило - не думать о Филе, а этого не мог ни он, ни остальные. Даже главный пират всея ЩИТа Фьюри, несмотря на подлянку с карточками, которые Коулсон, уж конечно, под страхом смерти не сунул бы в карман служебного пиджака, если учесть, сколько таких пиджаков безвременно почили во время очередной внештатной ситуации. Даже чертов энерджайзер Тони *сын Говарда* Старк, сразу после торжественного жертвоприношения шаурмы зачем-то сорвавшийся в Портленд. Даже меланхоличный Беннер и отмороженный Роджерс, не говоря уже о взрывающейся по поводу и без повода Наташе, - но для них между Филом и Локи не было ничего общего, кроме рваной раны, посоха и пресловутых карточек, а для Клинта...
А для Клинта - было, потому что взгляд Локи был его собственным уже почти забытым взглядом - взглядом волчонка, выброшенного из стаи, выросшего, заточившего клыки и выучившегося охотиться лучше, чем любой из тех, кто его прогнал. Потому что черные, скользкие, словно проклеенные волосы Локи были его собственными слипшимися патлами, из-под которых он мрачно зыркал на начальство в первые месяцы в ЩИТе - пока Фил Коулсон, великий мастер дрессуры, не заметил как-то вскользь:
- Агент Бартон, вам челка стрелять глазами не мешает?
Потому что злость Локи была его собственной злостью на мир, где все мало-мальски терпимое рано или поздно оказывается иллюзией, а все дерьмо, напротив, до тошноты реально.
Не думать о Локи значило - не думать и о Наташе, после которой к черту полетели все его тщательно выстроенные теории о дружбе, доверии, благодарности - или, вернее, их отсутствии в этом лучшем из девяти миров. Не думать о Локи значило - не думать о том, какими идиотами должны были быть Тор и его божественный папаша, чтобы довести младшего сына до подобного: он и сам-то - сирота, бродяга, нарушитель всех мыслимых и немыслимых социальных норм - до такой ненависти добрался только годам к шестнадцати, - а сколько в эти шестнадцать уместилось презрительных плевков Фортуны!
Не думать о Локи значило - не думать о Филе, который, может быть, сумел бы асгардца приручить, позволь им судьба встретиться в другой обстановке. Ведь приручил же он Клинта, несмотря на оскаленные клыки, дурные розыгрыши и бесцеремонные издевки над всем, что попадало в радиус действия его острого языка, не исключая и самого личного. Приручил же махрового эгоиста Старка, раз уж тот бросился спасать мир не ради мира, а ради стопки винтажных карточек с физиономией соперника и парой капель крови поверх.
Не думать о Локи было как не думать о себе. И от этого становилось жутко.

...
Торжественный суд Отца Богов в Асгарде срывался.
Первой не выдержала Сиф - прыснула в кулак, привалившись спиной к колонне и тщетно пытаясь успокоиться.
Следом посыпались еще чьи-то сдавленные смешки, не смолкнувшие даже под взбешенными взглядами Одина и Тора: и отец, и сын в равной мере страдали отсутствием чувства юмора.
Последней нервно захихикала Фригг и, хотя ее смех заметно смахивал на истерику, это послужило сигналом к тому, чтобы позволить себе хохотать в полный голос.
Колонный зал дрогнул, но устоял.
Один, смерив Локи грозным взгядом, попытался утихомирить родню, но успеха не достиг и, будучи мудрым правителем, логично решил переждать бурю. Тор уселся рядом с отцом; губы у него подрагивали, но засмеяться он, глядя на судорожно подпрыгивающего на сиденье брата, так и не смог. В конце концов, если учесть качественно закрепленные гномьи цепи, дергаться тому наверняка было больно.
Локи икалось уже часа полтора, и конца представлению пока не предвиделось.

...
В подземном бункере "где-то на границе с Мексикой" агент Филипп Коулсон тяжело вздохнул и, в очередной раз оторвавшись от ноутбука, потянулся за графином с холодной водой. Чертова икота не давала ему покоя уже четвертый день.