It is true that there is not enough beauty in the world. / It is also true that I am not competent to restore it. / Neither is there candor, and here I may be of some use. (c) Louise Glück
Встреча выпускников.
Фик написан на фест в сообществе "Дом, в котором есть!".
АУ, драма, джен, мини.
"А ведь это была идея Курильщика", - удивленно вспоминаю я, остановившись на пороге кафе.
"А ведь это была идея Курильщика", - удивленно вспоминаю я, остановившись на пороге кафе.
1.
***
В той выставке не было ничего необычного. Мы ходили на них по привычке, чтобы не обидеть состайника, хотя картины только ворошили болезненные воспоминания, отнюдь не воскрешая Дома.
Они нравились мне, его рисунки - яркие, запутанные, мало чем походившие на полотна Леопарда, но все же родственные им в чем-то неуловимом, что вряд ли различали дети Наружности. Что вообще они могли понять там, в этом пересечении многочисленных линий, - люди, не приученные читать в полутьме бесконечную вязь наших стен?
Однажды я притащил сюда Седого - хвала моему упрямству, ибо тот почти не выходил из дома, так и не привыкнув ко внешнему миру и его отношению к таким, как мы. Он пощурился, покатался от стены к стене, знакомо прикрыл глаза:
- Он ведь даже не прыгун, да? Забавно...
И сколько я ни пытался, ничего другого вытрясти из него не удалось.
Но я понял и так. Это было забавно, да, но и обидно до скрипящей на зубах злости - почему Курильщику, почти ничего не знавшему о Доме, было дано возводить его заново каждый день, а мы - мы постепенно забывали его. Спустя три года я уже не мог припомнить, сколько окон было в директорском кабинете, не говоря уж о цвете стен в девичьем корпусе.
(Русалка улыбалась невесело, возражала:
- Ты просто редко там бывал. Четвертую ведь ты помнишь?)
Четвертую я помнил, но Курильщик, как видно, помнил ее лучше: с трещинами в спинках кроватей, из которых на его картинах разрастались диковинные цветы, с разбросанными под подоконником окурками, с бусинами Табаки, мерцавшими в нижнем правом углу каждого второго полотна.
Я не должен был ему завидовать.
***
Но я завидовал.
И сейчас, лицом к лицу с очередным воспоминанием, моя зависть взвизгнула дурным голосом и распласталась где-то в желудке.
На картине был голубоглазый Белый Дракон - без сомнения, тот самый, что красовался когда-то у нас в коридоре, но более живой, более выпуклый. С возмущенно встопорщенными крыльями и стальными когтями, разрывающими бесконечную спиральную Паутину. Пауки, сбившиеся слева, жались друг к другу, но, казалось, не отступались от своего, накидывая на пленника нить за нитью.
Я сглотнул, прикрыв глаза.
Хотелось отыскать Курильщика. Зачем? Встряхнуть его, может быть, врезать, а может - просто спросить.
О чем?
- Как ты это делаешь? - смутно улыбнется в ответ, и будет прав, потому что вопрос ничуть не умнее тех, что он задавал нам прежде, в Доме. Не мне ждать от него внятных объяснений.
- Почему ты? - но этого он не знает и сам, и никто не знает, кроме самого Дома и, может быть, Табаки, который его хранит.
Я хмурюсь, с трудом отрывая взгляд от синих лордовских глаз, и только теперь чувствую, что кто-то стоит у меня за плечом.
Кто-то, кому я сильно мешаю смотреть.
Я оглядываюсь и встречаюсь взглядом с Черным.
(- Если я отлучусь на пять минут, вы не успеете поссориться? - говорит Русалка, направляясь на кухню.
Мы только усмехаемся. Черный помогает мне прихватить протезом сигарету и молчит.)
Лет пять назад я бы не поверил, что нам может нравиться одно и то же, но теперь остается только сдвинуться чуть вправо, уступая место.
Он слегка кривится, внимательно разглядывая полотно. Очки у него стали еще толще: зрение падает с каждым годом.
Спустя минуту переводит взгляд на меня:
- Так вот, значит, как вы это видели?
Нам обоим явно не хватает сигарет. Кошусь на вывеску "Не курить!" над входом в зал.
Киваю.
- Тогда понятно, - он тяжело вздыхает и почему-то опускается на корточки. - Я бы на вашем месте себя убил.
Поперхнувшись неизвестно чем, закашливаюсь:
- Ради всего святого, Черный! Нашел время каяться...
Он улыбается.
***
Курильщик добирается до нас, когда уже темнеет, и посетители выставки начинают расходиться по домам. Выглядит он уставшим и зевает так, словно не прочь был бы уснуть прямо на полу.
Мы сидим все там же, рядом с Драконом: скамейка для инвалидов и особо пожилых зрителей с гордостью выполняет свои обязанности, а задержавшиеся на выставке пенсионеры, сочувственно взирая на мои пустые рукава, не решаются нас потревожить.
Черный уже не смущаясь дымит: смотрительница (думаю, с подачи Курильщика) демонстративно смотрит только на спицы, мелькающие у нее в руках.
- Привет, - устало кивает нам бывший состайник. Пристраивается в коляске к нашей скамье.
И замолкает.
Он вообще стал страшно лаконичным, наш Курильщик. Иногда кажется, что все свои слова он врисовывает в картины вместо того чтобы произносить.
Наконец я не выдерживаю:
- Не знал, что ты видел тот рисунок...
- Я и не видел, - он пожимает плечами, - слышал, как вы о нем говорили.
- Очень похоже.
- Правда? - как-то по-детски радуется Курильщик.
Дурацкая манера открываться разом и целиком у него осталась. Правда, теперь он делает это редко, но тем неуютнее:
- Глупый вопрос, Курильщик. Зачем мне тебе врать?
Тут же прикусываю язык, потому что он мгновенно сникает и отводит глаза.
Черный смотрит на меня укоризненно, и я почти уже решаю извиниться, когда Курильщик вдруг выдает, глядя на Дракона:
- А ведь я им даже спасибо не сказал.
(- Ваш Курильщик, - голос у Русалки теплеет, - привез мне из Парижа такой гребень... Я спросила, что за праздник, а он мне: "Ну что ты, причем тут праздник, просто мои картины - они и ваши тоже".)
Идиотское "Кому?" виснет на языке, к счастью, не успевая сорваться.
Мы с Черным переглядываемся и, кажется, понимающе.
"Я тоже много кому чего не сказал".
***
Что потом?
Что-то похожее на метель, хотя на дворе бабье лето и листья шумят под ботинками, проминаясь и сплющиваясь в разноцветный сырой картон.
Мы выясняем, что Черный на машине, загружаемся внутрь, чертыхаясь и с трудом впихивая коляску Курильщика в багажник, захлопываем двери и мчимся, зачем-то то и дело проезжая на красный.
Наверное, Черному это напоминает выпуск - лететь, не останавливаясь, и беспрерывно давить на газ.
Дом выглядит еще более разрушенным, чем когда я был тут в последний раз: стены третьего этажа совсем осыпались, дуб ссохся, хотя объективных причин для этого у него, кажется, не было. Второй этаж пока держится, но ходить там наверняка опасно, так что я даже неуверенно оглядываюсь на своих: не передумать ли, не пойти ли просто выпить чего-нибудь в ближайший бар?
Курильщик смотрит непривычно твердо, и я почти краснею.
Чего ты испугался, Сфинкс? Обвала? Или того, что Дом больше не примет тебя?
Киваю.
Черный, знакомо нахмурившись, кряхтит и втаскивает Курильщика себе на спину. Ступает вроде уверенно. Качаю головой почти с завистью и первым шагаю внутрь.
Дом встречает гостей немыслимой тишиной.
***
Мы располагаемся возле обломка нашей стены. Я никак не могу сообразить, где именно находились надписи, которые еще можно тут разобрать: у Третьей? или дальше, возле Шестой?
Не ходить на цыпочках. Подозрительный.
Тридцать четыре обезьяны вернулись из джунглей. Жду хозяев зоопарка.
(Это кто-то из Летунов: объявление о раздаче заказов - думаю я.)
Мефистофель отдыхает! - красными буквами, в полуметре от пола. Чуть выше ответ: - Лежа?
Дальше, налево, заштукатуренный во время ремонта участок. Белый и до того неуютный, что даже Черного, кажется, передергивает. Он ссаживает Курильщика:
- Давай.
Тот вытряхивает из рюкзака кисти и баллончики с краской, купленные в магазине прямо за галереей, потом вдруг оборачивается на нас:
- А если... - голос срывается, но он все-таки договаривает. - А если они не услышат?
Съеживаюсь у стены. Мне нечего на это ответить. Отвечает, неожиданно, Черный.
Уверенно, даже со снисходительным смешком, от которого становится как-то теплее:
- Это Слепой-то не услышит?!
(- Это Слепой-то не знает? - Русалка смеется, обнимая меня за плечи. - С той стороны видно больше, чем с этой.
Я кусаю губы, чтобы ни о чем больше не спросить. Потому что она не ответит.)
***
Курильщик рисует.
Я узнаю кафе с треснувшими оконными стеклами и бетонным полом (на Изнанке на этом месте стоит закусочная, и не все детали совпадают точь-в-точь, но узнать можно). Узнаю Слепого в углу, очерченного двумя ломаными линиями, и Ральфа, склонившегося над стойкой.
В другом углу рыжее пятно почти сливается с золотистым, посреди которого горят две синие точки.
Знакомый калейдоскоп бусин на этот раз помещается прямо в центре, - задорный, многоцветный, точно подсвечивающий все вокруг.
Неподалеку от него - крючковатая линия чьей-то спины и горсть смоляно-черных перьев.
Фигуры, пятна, сумасшедшая карусель - он помнит каждого, и каждого вырисовывает тщательно, словно для отправки в Лувр (хотя, конечно, никто кроме нас с Черным не увидел бы здесь не только людей - вообще ничего реального).
На мгновение отстраняется, прищурившись - промерз, должно быть, даже через подстеленный Черным плед - и вдруг улыбается.
Пара движений кистью - и на пороге кафе возникает маленький черный котенок с зелеными, как трава, глазами.
Я узнаю себя.
2.
***
В "Тарелке" темно, и почти полминуты я не могу разглядеть, есть ли здесь еще кто-то, кроме меня.
Тишина шебуршит, шевелится и, кажется, кто-то даже произносит мое имя, но я пока никого не узнаю.
- Сфинкс! - окликает меня Черный.
И сразу становится светло.
Моргаю, приноравливаясь к включившемуся электричеству, пока кто-то тянет меня на середину зала, радостно вереща.
Табаки похож на себя больше, чем во всех моих воспоминаниях: он подпрыгивает на "Мустанге", звеня тремя десятками пришитых к жилетке колокольчиков, улыбается во всю физиономию и крепко держит меня за ремень на джинсах:
- Дружище Сфинкс! А мы уже, признаться, подумали, что Наружность окончательно захватила тебя в плен, и ты даже не снизойдешь до того, чтобы повидаться с боевыми товарищами!
Смеюсь и плюхаюсь прямо на пол рядом с его коляской:
- За такие предположения, Табаки, я бы тебя ударил... Не будь ты таким обаятельным психом, конечно.
Он ржет, почти сползая с коляски и, кажется, говорит что-то еще, пока я, усевшись поудобнее, оглядываю помещение.
Народу пока мало, хотя вся "наружная" часть гостей уже здесь.
Рыжий курит в углу, нервно стряхивая пепел. Очков на нем нет, как и вообще, кажется, нет никакой защиты, ничего, что бы прятало его от других. На него это непохоже, но я понимаю. Рыжая была бы рада увидеть его таким.
Лэри и Спица тоже сидят как на иголках: он нервничает, она - злится. Странно, как вообще удалось ее сюда заманить.
Курильщик кружит по залу, как белка в колесе, и поглядывает на Шакала так недоверчиво, словно тот готов раствориться в воздухе.
Наконец, Табаки это надоедает:
- Да прекрати ты сверлить во мне дырки, Курильщик! Нет бы рассказать старому другу, с каких это пор рисунки на развалинах проваливаются на Изнанку? Ты что, краски "Лунной дорогой" разводил, что ли?
- Дур-рацкая шутка, - раздраженно булькает тот. - Особенно если учесть, что кроме тебя пока никто не явился.
Табаки загадочно щурится:
- Время - странная штука, Курильщик... Он опоздали сюда, но, может быть, что-нибудь успели там?
Я почти смеюсь, увидев на лице нашего новичка выражение, от которого я уже успел отвыкнуть за пять лет.
- Боже, - стонет он. - Опять эти ваши загадки!
***
Из нездешних первым появляется Горбач.
Вид у него независимый и вполне наружный: черная кожаная куртка, джинсы, что-то вроде кроссовок.
- Привет, - говорю я.
- Привет, - отвечает он чуть хрипло. - Какие новости?
Я изумляюсь. Не удивляюсь, нет - это слишком простое слово - именно изумляюсь.
Прийти спустя пять лет из страны, которая неизвестно где, и просто спросить, как у меня дела?!
Смеюсь до слез, так что Табаки даже обеспокоенно шлепает меня по спине, и качаю головой:
- Господи, я и забыл, что тут ничему нельзя удивляться!
Горбач терпеливо дожидается конца моей истерики, потом вдруг мягко сжимает мне плечо:
- Знаешь, тебе сегодня еще будет чему удивляться. Побереги нервы, ладно?
Выдыхаю, выкашливая отдельные смешки, и киваю, подавив желание уточнить, о чем идет речь. И откуда только взялась привычка задавать глупые вопросы?
***
Слепой материализуется прямо за столиком, уже со стаканом чего-то крепкого в одной руке и сигаретой - в другой.
Лицо у него скучающее, но я понимаю, что вожак внимательно вслушивается, определяя, кто из гостей уже здесь. От него веет Лесом, металлом (Крыса постаралась?) и непривычной холодностью. Не обидой - это бы я опознал, и не равнодушием. Чем-то давно забытым, но имеющим горький привкус Могильника и гитарных струн.
Не понимаю, что это, пока кто-то, со всего маху огрев меня по лопаткам, не разражается радостным:
- Сколько лет, сколько зим!
Отшатываюсь, чуть не падая. Меня разворачивают, держа за плечи, и, встряхнув седой челкой, недоуменно спрашивают:
- Эй, ты чего?!
Глубоко вздохнув, поднимаю глаза.
На Волка.
Он выглядит так же, как раньше, может, чуть старше. Даже гитара болтается за плечом в цветастом чехле.
Наверное, я выгляжу совсем ошарашенным, потому что он все еще обеспокоенно придерживает меня за рукав:
- Ну ты даешь, Сфинкс! Ладно хоть в обморок не свалился, как кисейная барышня...
Я пока еще молчу, хотя что-то уже клокочет внутри, отчаянно требуя выхода.
Почему-то мне плевать, что он вернулся, плевать даже - как и откуда.
Все, что я помню, - это измученные глаза Македонского и собственное - злое, яростное, в полнейшем отчаянии брошенное в день убийства - обвинение Слепому.
Он отлетает с первого удара, не успев даже удивиться. Кафе замолкает, наполняется широко распахнутыми от удивления глазами и раскрытыми ртами.
Волк сидит на плитке, скорчившись, гитара валяется отдельно. Меня уже кто-то держит, закрывая обзор. Взяв себя в руки, понимаю - Македонский.
- Не надо, Сфинкс, это я во всем виноват, - почти шепчет, кусая губы, и мне становится стыдно:
- Чушь. Ты тут ни при чем. Ты ему пытался помочь.
Он качает головой:
- Я же обещал...
Волку подает руку Черный, встряхивает на ноги. Табаки смотрит на нас обоих с нескрываемым восторгом:
- Дуэль? О-бо-жаю дуэли!
Морщусь. Желание врезать все еще тут, но уже слегка тускнеет, сдаваясь под натиском мрачных воспоминаний.
Волк смотрит в сторону, облизывая губы и все еще кривясь от боли. Черный интересуется:
- Продолжение будет? Или нам можно продолжить вечеринку?
- Не будет, - глухо откликаюсь я. И усаживаюсь за ближайший столик.
Македонский опускается рядом, виновато опустив глаза:
- Я не хотел, чтобы ты узнал подробности...
- Знаю.
"Подробности" я высмотрел потом, на Изнанке, он ничего мне не говорил. И Слепой не говорил тоже.
Передо мной плюхаются четыре кружки пива и два одинаковых кактуса:
- После драки...
- ... не мешало бы и выпить, - в унисон вызванивают Сиамцы.
Им, наверное, по двадцать. Видеть таким Тень странно и непривычно, тем более, что с возрастом он стал куда меньше похож на брата: лицо мягче, округлее, даже ведовские глаза сверкают не так ярко, как у Стервятника.
- Чудны дела твои, Господи, - выдыхаю, и прежний вожак Птиц горько улыбается, глядя на меня:
- Скорее, чудны дела шакальи, Сфинкс, не мне тебе объяснять.
Киваю. Тень смотрит на нас недоуменно, но ни о чем не спрашивает. Видимо, к загадкам брата он уже привык.
- И как там, на втором? - интересуюсь. Стервятник пожимает плечами:
- Почти так же. Ты, кстати, там тоже почему-то есть. И вместо Лося убили Щепку.
Давлюсь пивом, поймав себя на давно забытом чувстве - удовлетворения от чужой смерти. Наружность все-таки многое меняет. Теперь я даже чаще понимаю Курильщика, каким он был прежде.
- А Волк?
- Как видишь, - щурится Стервятник. - Мы чуть раньше объяснили ему, что такое "подлость". И что это не прощают, знаешь ли.
Невольно оглядываюсь на Слепого, который все так же сидит в углу, но уже беседуя с Рыжим и Рыжей. Последняя, что странно, без Лорда.
Белый дракон обнаруживается в двух метрах от нас: уже, кажется, не в меру поддатые, они с Табаки изображают медленный танец в колясках.
Македонский, глядя на них, смеется. Потом осекается и быстро встает.
Сзади меня раздается голос Волка:
- Надо поговорить.
Даже не оборачиваясь, киваю на Македонского:
- С ним разговаривай. Или со Слепым.
- Ладно, - неожиданно соглашается тот, и садится напротив меня за столик.
Македонский, словно привязанный, присаживается тоже.
Сиамцы проваливаются как сквозь землю.
***
О чем они говорят, я не слушаю, вижу только, что Волк, кажется, страшно напряжен и каждое слово выдавливает из себя словно тисками, а Македонский, напротив, смотрит непривычно прямо и уверенно.
Я оглядываюсь по сторонам, замечая Крысу, разлегшуюся прямо на полу и перебирающую блестящие бирки, Спицу, развеселившуюся и о чем-то радостно треплющуюся с Кошатницей, Черного, давящегося пивом в компании кого-то из Псов.
Лорд, отцепившись от Шакала, утащил Рыжую танцевать, и теперь они вальсируют в самой серединке зала: сноп соломенных волос над коляской и сноп огненных - чуть выше. Кажется, коляска Лорда не делает танец менее красивым.
Рядом - я аж вздрагиваю от неожиданности - Русалка кружится в вальсе с Табаки. Когда она появилась здесь? И почему, интересно, моя жена, не поздоровавшись со мной, уже развлекается на полную катушку?
Русалка, словно прочитав мои мысли, смотрит виновато, и я понимаю, что Шакал наверняка перехватил ее прямо у входа. Улыбаюсь. Она успокоенно вздыхает и продолжает танцевать.
Я вдруг обнаруживаю, что за моим столиком давно молчат, и пристально вглядываюсь в лица бывших состайников. Македонский ни на кого, кроме себя, не похож, а вот Волк смахивает на алкоголика после трехчасовой пьяной исповеди.
- Ну и как? - чувствуя себя полным идиотом, интересуюсь я. Они и смотрят на меня, как на идиота.
- А никак, - фыркает Волк. - Можешь вдарить еще раз: Слепого я все равно терпеть не могу.
Македонский улыбается уголками губ, встает и уходит. Бесшумно, как ангел.
- И все? - наигранно удивляюсь я.
Он проводит рукой по челке, хмурится, но не отводит глаза:
- Но друг из него оказался лучше, чем из меня. Прости.
Выдыхаю, как будто стряхнув с плеч многослойную "клеточную" куртку Четвертой, и наконец-то улыбаюсь по-настоящему:
- И лучше, чем из меня.
Мы оба знаем, что это правда.
***
Пробираясь между танцующими к столику Рыжего со Слепым, замечаю у стойки Ральфа, о чем-то беседущего с Курильщиком. Кажется, оба вполне довольны разговором, что вообще-то странно: сколько мне помнится, никаких особенных отношений между ними во время нашей учебы не наблюдалось. Беседуют о живописи? Вспоминаю, что Р Первый весьма трепетно относился когда-то к рисункам Леопарда. Может быть...
И тут меня встряхивает так, что плечи ломит, а в голове отдается какой-то колокольный "боммм..."
Напротив Слепого, на чуть отодвинутом от стола - так, чтобы развалиться поудобнее - стуле заходится хохотом Лось.
Ни у кого другого на свете нет настолько заразительного смеха - такого, чтобы Слепец засмеялся тоже, в полный голос, ничего не пряча и не боясь показаться младше, чем есть на самом деле.
А он смеется, - и, значит, это действительно Лось.
Я чуть не подпрыгиваю, мгновенно вспомнив свою первую кличку, и устремляюсь к ним напролом, кажется, даже толкнув кого-то по дороге. Черный крутит пальцем у виска, но глаза у него смеются.
Почти запыхавшись, сажусь рядом со Слепцом, мельком заметив, что Рыжий поспешно куда-то слинял, и слышу:
- Кузнечик? Даже не верится, что ты так вырос!
- Он не вырос, - хмыкает сзади подоспевший Волк. - Его просто вытянули, как жвачку.
Мы все трое улыбаемся.
Слепой стряхивает сигарету в щербатую тарелку, приспособленную под пепельницу, и роняет в нашу с Волком сторону:
- Без вас двоих было скучновато. Даже я это заметил.
За окнами кафе осень, но пахнет почему-то летом.
Таким же, как тринадцать лет назад.
Фик написан на фест в сообществе "Дом, в котором есть!".
АУ, драма, джен, мини.
"А ведь это была идея Курильщика", - удивленно вспоминаю я, остановившись на пороге кафе.
"А ведь это была идея Курильщика", - удивленно вспоминаю я, остановившись на пороге кафе.
1.
***
В той выставке не было ничего необычного. Мы ходили на них по привычке, чтобы не обидеть состайника, хотя картины только ворошили болезненные воспоминания, отнюдь не воскрешая Дома.
Они нравились мне, его рисунки - яркие, запутанные, мало чем походившие на полотна Леопарда, но все же родственные им в чем-то неуловимом, что вряд ли различали дети Наружности. Что вообще они могли понять там, в этом пересечении многочисленных линий, - люди, не приученные читать в полутьме бесконечную вязь наших стен?
Однажды я притащил сюда Седого - хвала моему упрямству, ибо тот почти не выходил из дома, так и не привыкнув ко внешнему миру и его отношению к таким, как мы. Он пощурился, покатался от стены к стене, знакомо прикрыл глаза:
- Он ведь даже не прыгун, да? Забавно...
И сколько я ни пытался, ничего другого вытрясти из него не удалось.
Но я понял и так. Это было забавно, да, но и обидно до скрипящей на зубах злости - почему Курильщику, почти ничего не знавшему о Доме, было дано возводить его заново каждый день, а мы - мы постепенно забывали его. Спустя три года я уже не мог припомнить, сколько окон было в директорском кабинете, не говоря уж о цвете стен в девичьем корпусе.
(Русалка улыбалась невесело, возражала:
- Ты просто редко там бывал. Четвертую ведь ты помнишь?)
Четвертую я помнил, но Курильщик, как видно, помнил ее лучше: с трещинами в спинках кроватей, из которых на его картинах разрастались диковинные цветы, с разбросанными под подоконником окурками, с бусинами Табаки, мерцавшими в нижнем правом углу каждого второго полотна.
Я не должен был ему завидовать.
***
Но я завидовал.
И сейчас, лицом к лицу с очередным воспоминанием, моя зависть взвизгнула дурным голосом и распласталась где-то в желудке.
На картине был голубоглазый Белый Дракон - без сомнения, тот самый, что красовался когда-то у нас в коридоре, но более живой, более выпуклый. С возмущенно встопорщенными крыльями и стальными когтями, разрывающими бесконечную спиральную Паутину. Пауки, сбившиеся слева, жались друг к другу, но, казалось, не отступались от своего, накидывая на пленника нить за нитью.
Я сглотнул, прикрыв глаза.
Хотелось отыскать Курильщика. Зачем? Встряхнуть его, может быть, врезать, а может - просто спросить.
О чем?
- Как ты это делаешь? - смутно улыбнется в ответ, и будет прав, потому что вопрос ничуть не умнее тех, что он задавал нам прежде, в Доме. Не мне ждать от него внятных объяснений.
- Почему ты? - но этого он не знает и сам, и никто не знает, кроме самого Дома и, может быть, Табаки, который его хранит.
Я хмурюсь, с трудом отрывая взгляд от синих лордовских глаз, и только теперь чувствую, что кто-то стоит у меня за плечом.
Кто-то, кому я сильно мешаю смотреть.
Я оглядываюсь и встречаюсь взглядом с Черным.
(- Если я отлучусь на пять минут, вы не успеете поссориться? - говорит Русалка, направляясь на кухню.
Мы только усмехаемся. Черный помогает мне прихватить протезом сигарету и молчит.)
Лет пять назад я бы не поверил, что нам может нравиться одно и то же, но теперь остается только сдвинуться чуть вправо, уступая место.
Он слегка кривится, внимательно разглядывая полотно. Очки у него стали еще толще: зрение падает с каждым годом.
Спустя минуту переводит взгляд на меня:
- Так вот, значит, как вы это видели?
Нам обоим явно не хватает сигарет. Кошусь на вывеску "Не курить!" над входом в зал.
Киваю.
- Тогда понятно, - он тяжело вздыхает и почему-то опускается на корточки. - Я бы на вашем месте себя убил.
Поперхнувшись неизвестно чем, закашливаюсь:
- Ради всего святого, Черный! Нашел время каяться...
Он улыбается.
***
Курильщик добирается до нас, когда уже темнеет, и посетители выставки начинают расходиться по домам. Выглядит он уставшим и зевает так, словно не прочь был бы уснуть прямо на полу.
Мы сидим все там же, рядом с Драконом: скамейка для инвалидов и особо пожилых зрителей с гордостью выполняет свои обязанности, а задержавшиеся на выставке пенсионеры, сочувственно взирая на мои пустые рукава, не решаются нас потревожить.
Черный уже не смущаясь дымит: смотрительница (думаю, с подачи Курильщика) демонстративно смотрит только на спицы, мелькающие у нее в руках.
- Привет, - устало кивает нам бывший состайник. Пристраивается в коляске к нашей скамье.
И замолкает.
Он вообще стал страшно лаконичным, наш Курильщик. Иногда кажется, что все свои слова он врисовывает в картины вместо того чтобы произносить.
Наконец я не выдерживаю:
- Не знал, что ты видел тот рисунок...
- Я и не видел, - он пожимает плечами, - слышал, как вы о нем говорили.
- Очень похоже.
- Правда? - как-то по-детски радуется Курильщик.
Дурацкая манера открываться разом и целиком у него осталась. Правда, теперь он делает это редко, но тем неуютнее:
- Глупый вопрос, Курильщик. Зачем мне тебе врать?
Тут же прикусываю язык, потому что он мгновенно сникает и отводит глаза.
Черный смотрит на меня укоризненно, и я почти уже решаю извиниться, когда Курильщик вдруг выдает, глядя на Дракона:
- А ведь я им даже спасибо не сказал.
(- Ваш Курильщик, - голос у Русалки теплеет, - привез мне из Парижа такой гребень... Я спросила, что за праздник, а он мне: "Ну что ты, причем тут праздник, просто мои картины - они и ваши тоже".)
Идиотское "Кому?" виснет на языке, к счастью, не успевая сорваться.
Мы с Черным переглядываемся и, кажется, понимающе.
"Я тоже много кому чего не сказал".
***
Что потом?
Что-то похожее на метель, хотя на дворе бабье лето и листья шумят под ботинками, проминаясь и сплющиваясь в разноцветный сырой картон.
Мы выясняем, что Черный на машине, загружаемся внутрь, чертыхаясь и с трудом впихивая коляску Курильщика в багажник, захлопываем двери и мчимся, зачем-то то и дело проезжая на красный.
Наверное, Черному это напоминает выпуск - лететь, не останавливаясь, и беспрерывно давить на газ.
Дом выглядит еще более разрушенным, чем когда я был тут в последний раз: стены третьего этажа совсем осыпались, дуб ссохся, хотя объективных причин для этого у него, кажется, не было. Второй этаж пока держится, но ходить там наверняка опасно, так что я даже неуверенно оглядываюсь на своих: не передумать ли, не пойти ли просто выпить чего-нибудь в ближайший бар?
Курильщик смотрит непривычно твердо, и я почти краснею.
Чего ты испугался, Сфинкс? Обвала? Или того, что Дом больше не примет тебя?
Киваю.
Черный, знакомо нахмурившись, кряхтит и втаскивает Курильщика себе на спину. Ступает вроде уверенно. Качаю головой почти с завистью и первым шагаю внутрь.
Дом встречает гостей немыслимой тишиной.
***
Мы располагаемся возле обломка нашей стены. Я никак не могу сообразить, где именно находились надписи, которые еще можно тут разобрать: у Третьей? или дальше, возле Шестой?
Не ходить на цыпочках. Подозрительный.
Тридцать четыре обезьяны вернулись из джунглей. Жду хозяев зоопарка.
(Это кто-то из Летунов: объявление о раздаче заказов - думаю я.)
Мефистофель отдыхает! - красными буквами, в полуметре от пола. Чуть выше ответ: - Лежа?
Дальше, налево, заштукатуренный во время ремонта участок. Белый и до того неуютный, что даже Черного, кажется, передергивает. Он ссаживает Курильщика:
- Давай.
Тот вытряхивает из рюкзака кисти и баллончики с краской, купленные в магазине прямо за галереей, потом вдруг оборачивается на нас:
- А если... - голос срывается, но он все-таки договаривает. - А если они не услышат?
Съеживаюсь у стены. Мне нечего на это ответить. Отвечает, неожиданно, Черный.
Уверенно, даже со снисходительным смешком, от которого становится как-то теплее:
- Это Слепой-то не услышит?!
(- Это Слепой-то не знает? - Русалка смеется, обнимая меня за плечи. - С той стороны видно больше, чем с этой.
Я кусаю губы, чтобы ни о чем больше не спросить. Потому что она не ответит.)
***
Курильщик рисует.
Я узнаю кафе с треснувшими оконными стеклами и бетонным полом (на Изнанке на этом месте стоит закусочная, и не все детали совпадают точь-в-точь, но узнать можно). Узнаю Слепого в углу, очерченного двумя ломаными линиями, и Ральфа, склонившегося над стойкой.
В другом углу рыжее пятно почти сливается с золотистым, посреди которого горят две синие точки.
Знакомый калейдоскоп бусин на этот раз помещается прямо в центре, - задорный, многоцветный, точно подсвечивающий все вокруг.
Неподалеку от него - крючковатая линия чьей-то спины и горсть смоляно-черных перьев.
Фигуры, пятна, сумасшедшая карусель - он помнит каждого, и каждого вырисовывает тщательно, словно для отправки в Лувр (хотя, конечно, никто кроме нас с Черным не увидел бы здесь не только людей - вообще ничего реального).
На мгновение отстраняется, прищурившись - промерз, должно быть, даже через подстеленный Черным плед - и вдруг улыбается.
Пара движений кистью - и на пороге кафе возникает маленький черный котенок с зелеными, как трава, глазами.
Я узнаю себя.
2.
***
В "Тарелке" темно, и почти полминуты я не могу разглядеть, есть ли здесь еще кто-то, кроме меня.
Тишина шебуршит, шевелится и, кажется, кто-то даже произносит мое имя, но я пока никого не узнаю.
- Сфинкс! - окликает меня Черный.
И сразу становится светло.
Моргаю, приноравливаясь к включившемуся электричеству, пока кто-то тянет меня на середину зала, радостно вереща.
Табаки похож на себя больше, чем во всех моих воспоминаниях: он подпрыгивает на "Мустанге", звеня тремя десятками пришитых к жилетке колокольчиков, улыбается во всю физиономию и крепко держит меня за ремень на джинсах:
- Дружище Сфинкс! А мы уже, признаться, подумали, что Наружность окончательно захватила тебя в плен, и ты даже не снизойдешь до того, чтобы повидаться с боевыми товарищами!
Смеюсь и плюхаюсь прямо на пол рядом с его коляской:
- За такие предположения, Табаки, я бы тебя ударил... Не будь ты таким обаятельным психом, конечно.
Он ржет, почти сползая с коляски и, кажется, говорит что-то еще, пока я, усевшись поудобнее, оглядываю помещение.
Народу пока мало, хотя вся "наружная" часть гостей уже здесь.
Рыжий курит в углу, нервно стряхивая пепел. Очков на нем нет, как и вообще, кажется, нет никакой защиты, ничего, что бы прятало его от других. На него это непохоже, но я понимаю. Рыжая была бы рада увидеть его таким.
Лэри и Спица тоже сидят как на иголках: он нервничает, она - злится. Странно, как вообще удалось ее сюда заманить.
Курильщик кружит по залу, как белка в колесе, и поглядывает на Шакала так недоверчиво, словно тот готов раствориться в воздухе.
Наконец, Табаки это надоедает:
- Да прекрати ты сверлить во мне дырки, Курильщик! Нет бы рассказать старому другу, с каких это пор рисунки на развалинах проваливаются на Изнанку? Ты что, краски "Лунной дорогой" разводил, что ли?
- Дур-рацкая шутка, - раздраженно булькает тот. - Особенно если учесть, что кроме тебя пока никто не явился.
Табаки загадочно щурится:
- Время - странная штука, Курильщик... Он опоздали сюда, но, может быть, что-нибудь успели там?
Я почти смеюсь, увидев на лице нашего новичка выражение, от которого я уже успел отвыкнуть за пять лет.
- Боже, - стонет он. - Опять эти ваши загадки!
***
Из нездешних первым появляется Горбач.
Вид у него независимый и вполне наружный: черная кожаная куртка, джинсы, что-то вроде кроссовок.
- Привет, - говорю я.
- Привет, - отвечает он чуть хрипло. - Какие новости?
Я изумляюсь. Не удивляюсь, нет - это слишком простое слово - именно изумляюсь.
Прийти спустя пять лет из страны, которая неизвестно где, и просто спросить, как у меня дела?!
Смеюсь до слез, так что Табаки даже обеспокоенно шлепает меня по спине, и качаю головой:
- Господи, я и забыл, что тут ничему нельзя удивляться!
Горбач терпеливо дожидается конца моей истерики, потом вдруг мягко сжимает мне плечо:
- Знаешь, тебе сегодня еще будет чему удивляться. Побереги нервы, ладно?
Выдыхаю, выкашливая отдельные смешки, и киваю, подавив желание уточнить, о чем идет речь. И откуда только взялась привычка задавать глупые вопросы?
***
Слепой материализуется прямо за столиком, уже со стаканом чего-то крепкого в одной руке и сигаретой - в другой.
Лицо у него скучающее, но я понимаю, что вожак внимательно вслушивается, определяя, кто из гостей уже здесь. От него веет Лесом, металлом (Крыса постаралась?) и непривычной холодностью. Не обидой - это бы я опознал, и не равнодушием. Чем-то давно забытым, но имеющим горький привкус Могильника и гитарных струн.
Не понимаю, что это, пока кто-то, со всего маху огрев меня по лопаткам, не разражается радостным:
- Сколько лет, сколько зим!
Отшатываюсь, чуть не падая. Меня разворачивают, держа за плечи, и, встряхнув седой челкой, недоуменно спрашивают:
- Эй, ты чего?!
Глубоко вздохнув, поднимаю глаза.
На Волка.
Он выглядит так же, как раньше, может, чуть старше. Даже гитара болтается за плечом в цветастом чехле.
Наверное, я выгляжу совсем ошарашенным, потому что он все еще обеспокоенно придерживает меня за рукав:
- Ну ты даешь, Сфинкс! Ладно хоть в обморок не свалился, как кисейная барышня...
Я пока еще молчу, хотя что-то уже клокочет внутри, отчаянно требуя выхода.
Почему-то мне плевать, что он вернулся, плевать даже - как и откуда.
Все, что я помню, - это измученные глаза Македонского и собственное - злое, яростное, в полнейшем отчаянии брошенное в день убийства - обвинение Слепому.
Он отлетает с первого удара, не успев даже удивиться. Кафе замолкает, наполняется широко распахнутыми от удивления глазами и раскрытыми ртами.
Волк сидит на плитке, скорчившись, гитара валяется отдельно. Меня уже кто-то держит, закрывая обзор. Взяв себя в руки, понимаю - Македонский.
- Не надо, Сфинкс, это я во всем виноват, - почти шепчет, кусая губы, и мне становится стыдно:
- Чушь. Ты тут ни при чем. Ты ему пытался помочь.
Он качает головой:
- Я же обещал...
Волку подает руку Черный, встряхивает на ноги. Табаки смотрит на нас обоих с нескрываемым восторгом:
- Дуэль? О-бо-жаю дуэли!
Морщусь. Желание врезать все еще тут, но уже слегка тускнеет, сдаваясь под натиском мрачных воспоминаний.
Волк смотрит в сторону, облизывая губы и все еще кривясь от боли. Черный интересуется:
- Продолжение будет? Или нам можно продолжить вечеринку?
- Не будет, - глухо откликаюсь я. И усаживаюсь за ближайший столик.
Македонский опускается рядом, виновато опустив глаза:
- Я не хотел, чтобы ты узнал подробности...
- Знаю.
"Подробности" я высмотрел потом, на Изнанке, он ничего мне не говорил. И Слепой не говорил тоже.
Передо мной плюхаются четыре кружки пива и два одинаковых кактуса:
- После драки...
- ... не мешало бы и выпить, - в унисон вызванивают Сиамцы.
Им, наверное, по двадцать. Видеть таким Тень странно и непривычно, тем более, что с возрастом он стал куда меньше похож на брата: лицо мягче, округлее, даже ведовские глаза сверкают не так ярко, как у Стервятника.
- Чудны дела твои, Господи, - выдыхаю, и прежний вожак Птиц горько улыбается, глядя на меня:
- Скорее, чудны дела шакальи, Сфинкс, не мне тебе объяснять.
Киваю. Тень смотрит на нас недоуменно, но ни о чем не спрашивает. Видимо, к загадкам брата он уже привык.
- И как там, на втором? - интересуюсь. Стервятник пожимает плечами:
- Почти так же. Ты, кстати, там тоже почему-то есть. И вместо Лося убили Щепку.
Давлюсь пивом, поймав себя на давно забытом чувстве - удовлетворения от чужой смерти. Наружность все-таки многое меняет. Теперь я даже чаще понимаю Курильщика, каким он был прежде.
- А Волк?
- Как видишь, - щурится Стервятник. - Мы чуть раньше объяснили ему, что такое "подлость". И что это не прощают, знаешь ли.
Невольно оглядываюсь на Слепого, который все так же сидит в углу, но уже беседуя с Рыжим и Рыжей. Последняя, что странно, без Лорда.
Белый дракон обнаруживается в двух метрах от нас: уже, кажется, не в меру поддатые, они с Табаки изображают медленный танец в колясках.
Македонский, глядя на них, смеется. Потом осекается и быстро встает.
Сзади меня раздается голос Волка:
- Надо поговорить.
Даже не оборачиваясь, киваю на Македонского:
- С ним разговаривай. Или со Слепым.
- Ладно, - неожиданно соглашается тот, и садится напротив меня за столик.
Македонский, словно привязанный, присаживается тоже.
Сиамцы проваливаются как сквозь землю.
***
О чем они говорят, я не слушаю, вижу только, что Волк, кажется, страшно напряжен и каждое слово выдавливает из себя словно тисками, а Македонский, напротив, смотрит непривычно прямо и уверенно.
Я оглядываюсь по сторонам, замечая Крысу, разлегшуюся прямо на полу и перебирающую блестящие бирки, Спицу, развеселившуюся и о чем-то радостно треплющуюся с Кошатницей, Черного, давящегося пивом в компании кого-то из Псов.
Лорд, отцепившись от Шакала, утащил Рыжую танцевать, и теперь они вальсируют в самой серединке зала: сноп соломенных волос над коляской и сноп огненных - чуть выше. Кажется, коляска Лорда не делает танец менее красивым.
Рядом - я аж вздрагиваю от неожиданности - Русалка кружится в вальсе с Табаки. Когда она появилась здесь? И почему, интересно, моя жена, не поздоровавшись со мной, уже развлекается на полную катушку?
Русалка, словно прочитав мои мысли, смотрит виновато, и я понимаю, что Шакал наверняка перехватил ее прямо у входа. Улыбаюсь. Она успокоенно вздыхает и продолжает танцевать.
Я вдруг обнаруживаю, что за моим столиком давно молчат, и пристально вглядываюсь в лица бывших состайников. Македонский ни на кого, кроме себя, не похож, а вот Волк смахивает на алкоголика после трехчасовой пьяной исповеди.
- Ну и как? - чувствуя себя полным идиотом, интересуюсь я. Они и смотрят на меня, как на идиота.
- А никак, - фыркает Волк. - Можешь вдарить еще раз: Слепого я все равно терпеть не могу.
Македонский улыбается уголками губ, встает и уходит. Бесшумно, как ангел.
- И все? - наигранно удивляюсь я.
Он проводит рукой по челке, хмурится, но не отводит глаза:
- Но друг из него оказался лучше, чем из меня. Прости.
Выдыхаю, как будто стряхнув с плеч многослойную "клеточную" куртку Четвертой, и наконец-то улыбаюсь по-настоящему:
- И лучше, чем из меня.
Мы оба знаем, что это правда.
***
Пробираясь между танцующими к столику Рыжего со Слепым, замечаю у стойки Ральфа, о чем-то беседущего с Курильщиком. Кажется, оба вполне довольны разговором, что вообще-то странно: сколько мне помнится, никаких особенных отношений между ними во время нашей учебы не наблюдалось. Беседуют о живописи? Вспоминаю, что Р Первый весьма трепетно относился когда-то к рисункам Леопарда. Может быть...
И тут меня встряхивает так, что плечи ломит, а в голове отдается какой-то колокольный "боммм..."
Напротив Слепого, на чуть отодвинутом от стола - так, чтобы развалиться поудобнее - стуле заходится хохотом Лось.
Ни у кого другого на свете нет настолько заразительного смеха - такого, чтобы Слепец засмеялся тоже, в полный голос, ничего не пряча и не боясь показаться младше, чем есть на самом деле.
А он смеется, - и, значит, это действительно Лось.
Я чуть не подпрыгиваю, мгновенно вспомнив свою первую кличку, и устремляюсь к ним напролом, кажется, даже толкнув кого-то по дороге. Черный крутит пальцем у виска, но глаза у него смеются.
Почти запыхавшись, сажусь рядом со Слепцом, мельком заметив, что Рыжий поспешно куда-то слинял, и слышу:
- Кузнечик? Даже не верится, что ты так вырос!
- Он не вырос, - хмыкает сзади подоспевший Волк. - Его просто вытянули, как жвачку.
Мы все трое улыбаемся.
Слепой стряхивает сигарету в щербатую тарелку, приспособленную под пепельницу, и роняет в нашу с Волком сторону:
- Без вас двоих было скучновато. Даже я это заметил.
За окнами кафе осень, но пахнет почему-то летом.
Таким же, как тринадцать лет назад.
@темы: "о друзьях и дружбе", "fun-fic", "офанатение"
-
-
15.03.2012 в 23:23-
-
15.03.2012 в 23:48А вы вообще погуляйте по фесту, там много хороших вещей...
the-house-that.diary.ru/p173658699.htm
-
-
16.03.2012 в 00:00-
-
16.03.2012 в 00:01и я не специально, честно-честно!)
тогда погуляй, а не погуляйте! но и то, и другое непременно!
-
-
16.03.2012 в 00:24